Сколько я помню себя, всегда моим любимым занятием было рыться в книгах: перелистывать страницы, прочитывать наугад отдельные страницы и целые отрывки. Придя к знакомому, я первым делом обращался к книгам, лежащим на столе или на полках, рискуя вызвать неудовольствие хозяина.

Книга! Как развивалась эта привязанность к книгам, что я читал в детстве и каким образом я добывал книги для чтения, об этом я и хочу здесь рассказать. Но для этого мне придется привести в некоторую систему сохранившиеся в памяти отрывочные воспоминания.

————

В моем родном доме собственных книг не было. Никаких! Да и откуда им было взяться! Отец мой, по профессии портной, научился русскому чтению и письму самоучкой. Так как он принадлежал к тем завсегдатаям “бет-гамедреша” (молитвенного дома), которые собирались там ежедневно после вечерней молитвы за печкой, чтобы посудачить обо всех текущих вопросах “высшей”, то есть внешней политики, то он читал иногда “Биржевые Ведомости” Проппера или “Новости” Нотовича, те самые “Новости”, которые нововременский публицист и антисемит Буренин назвал “Новоштями ребе Нотовича”. Но книг он никогда не читал.

Мать моя училась в русской начальной школе, затем до замужества работала портнихой в мастерской и отличалась в своем кругу хорошим знанием русской грамоты. Она была большой любительницей чтения. Я помню, что она брала книги для чтения в частной библиотечке, содержавшейся неким Ростовцевым, куда я изредка сопровождал ее для обмена книг.

Когда и каким образом я научился русской грамоте, совершенно не помню, но читать я начал рано, вероятно, с шести лет. Единственная русская книга, которую я помню как собственную, была книга неизвестного автора, без первых и последних страниц. Это было какое-то драматическое произведение, которое я за неимением других книг много раз перечитал, так никогда и не узнав начала и конца сюжета. В моей памяти осталось только часто употребляемое одним из персонажей выражение: “Толкуй больной с подлекарем”.

Моим самым любимым чтением раннего детства была лубочная литература. Это были книжечки по две-три копейки за штуку о Бове-королевиче, о битве русских с кабардинцами, о Кидрилле-обжоре. Они печатались на серой, почти бурой бумаге, небрежно брошюровались и на обложке бывали украшены аляповатым грубым рисунком. Деньги на покупку этих книжек я собирал, часто отказываясь от завтраков, из тех немногих копеек, которые я получал от матери перед отправлением в школу. Другим источником денег было собирание всякого медного лома, чаще всего ламповых горелок, выброшенных в мусорные ямы.

Когда я восьми лет поступил в городское училище, мне стали доступны книги школьной библиотеки. Раз в неделю инспектор нашего училища Иустин Васильевич Дьяченко, долговязый и чем-то похожий на Мефистофеля человек в вицмундире, торжественно раскрывал книжные шкафы и выдавал желающим книжки для чтения. Нам, ученикам первого класса, он выбирал какие-то тонкие книжечки, которые были изданы, судя по печати, вероятно, еще в николаевскую эпоху.

Охотников получить книги из рук Иустина Васильевича было мало. Дело в том, что прежде, чем получить новую книжку, надо было рассказать ему содержание прочитанной, а это было очень неприятно, тем более, что он был человек суровый, придирчивый и очень язвительный. Не выдержавшие испытания не получали новой книги.

Первые книги, которые я получил, были рассказы о Суворове-Рымникском, о китайском чае и им подобные, притом написанные архаическим языком. Наибольшее впечатление произвела на меня довольно толстая книжица о Севастопольской обороне. Батальные сцены, рассказы о Нахимове, Корнилове и других героях обороны остались надолго в моей памяти. Помню, что под влиянием этой книги в наши игры “в войну” вошли новые понятия и даже новые слова – “бруствер”, “траншея” и другие.

————

В одном дворе с нами жил мой дядя, брат моего отца. Он был тоже портной, но мужской. По натуре это был стяжатель и, вернувшись с военной службы, он немедленно и еще задолго до женитьбы занялся устройством своего будущего семейного очага. Предвидя, очевидно, что в далеком будущем у него будут дети, а детям понадобятся книги, он приобрел сочинения Пушкина.

В ожидании этих будущих читателей пять томиков небольшого формата одиноко стояли на этажерке у дяди рядом с разными другими ненужными предметами, украшавшими комнату, где он принимал своих заказчиков. Сам дядя книг не читал, но получить из его рук какой-нибудь принадлежавший ему предмет было делом нелегким. Как бы то ни было, но именно мой дядя был виновником того, что я впервые прочитал “Капитанскую дочку”, “Повести Белкина” и “Арапа Петра Великого”.

Вначале именно прозаические произведения Пушкина, а не его стихи и поэмы полюбились мне больше всего, и впоследствии я много раз перечитывал “Капитанскую дочку”.

Был еще один источник, из которого я добывал книги для чтения. Одним из ближайших моих приятелей по играм и похождениям был мальчик из соседнего двора, Мотька З. Мы встречались с ним по нескольку раз в день, перелезая для этого через забор, отделявший наши дворы. В доме Мотьки неведомыми мне путями появились сочинения Жюля Верна, Майна Рида, Густава Эмара и другие приложения к журналу “Вокруг света”. Прямым способом получить эти книги для чтения было невозможно. Самого Мотьку книги не интересовали, да и получить их он мог только путем тайного похищения. Обратись же я сам к родителям Мотьки, отказ был бы верный и притом обидный.

Вышло однажды так, что поссорившись с Мотькой, я, на его предложение помириться, поставил условием, чтобы он дал мне книжку Жюля Верна. Книжку он вынес под рубахой и передал мне ее под строгим секретом. Нетрудно было сообразить, что повторяя эти опыты, я могу получить и другие книги. Таким путем я прочитал оставившие на всю жизнь впечатление романы Жюля Верна “Пятнадцатилетний капитан”, “Вокруг света за 80 дней”, “Дети капитана Гранта”, “Таинственный остров” и другие. Романы Купера и Эмара нашли свое отражение в наших детских играх. Они положили начало войнам белых с краснокожими. Взятых в плен мы “скальпировали”, но бывало, что раскуривали “трубку мира”.

Однажды я сошелся с мальчиком моих лет. В рыбном ряду я встречал его отца, толстого, рыжего, подпоясанного фартуком торговца. Это была зажиточная семья, занимавшая большой собственный дом. Приятель мой имел отдельную комнату и довольно большую библиотеку детских книг. Первое мое посещение этого дома прошло благополучно, хотя я заметил неприветливый взгляд со стороны его матери, которую, вероятно, шокировала дружба ее дитяти с уличным мальчиком. Но именно в это посещение я успел выпросить книжку “Принц и нищий”. Прочитал я ее, что называется, в один присест, забыв все на свете, в том числе заданные в школе уроки.

Преодолевая смущение, я пришел через несколько дней к приятелю в надежде получить новую книжку взамен прочитанной. Но дальше кухни меня не пустили, а из другой комнаты я услышал голос рыжего торговца: “Чтобы духа этого портняжки не было больше в моем доме”. Мне было обидно и стыдно. Тем и закончилось мое знакомство с богатым приятелем.

Лет одиннадцати я сделался читателем городской библиотеки. Произошло это при следующих обстоятельствах. Каким-то образом я узнал о существовании большой библиотеки, где можно получать для чтения любые книги под денежный залог. Хотя залог был небольшой, но таких денег я не имел и получить их от родителей не было никакой надежды. Между тем все доступные мне источники получения книг были исчерпаны, а читать страстно хотелось. Тогда я решился прямо-таки на “отчаянный” поступок.

В один прекрасный, действительно прекрасный для меня день я со страхом открыл тяжелую дверь библиотеки. Потоптавшись нерешительно в коридоре, я робко подошел к столу, за которым работала заведующая библиотекой, Неонила Константиновна Исаева. Из путаных моих слов можно было понять, что я прошу позволить мне брать книги для чтения без денежного залога. В первый раз ей пришлось встретить такого читателя. Она окинула меня удивленным взглядом и спросила:

– А кто же, мальчик, поручится за сохранность книг?

–Я сам поручусь, – выпалил я, будучи уверен, что мое дело безвозвратно погибло.

Однако мой ответ подкупил ее и, против моего ожидания, она разрешила мне пользоваться книгами библиотеки. Впоследствии, несмотря на разность лет, мы с Неонилой Константиновной сделались большими друзьями. Она часто вспоминала потом нашу первую встречу, смешно изображая наш разговор. Получив разрешение брать книги в библиотеке, я почувствовал себя самым счастливым человеком в мире.

Первая книга, которую я тут же попросил, был роман Сервантеса “Дон Кихот Ламанчский”. Вскоре, однако, никем в чтении не руководимый или, вернее, руководимый дурными советчиками, я свернул в сторону чисто бульварной литературы, которую я читал запоем. Среди этих книг были романы Поля де Кока, Ксавье де Монтепена, “Тайны мадридского двора” и “Тайны французского двора” Георга Борна. Дело немного улучшилось, когда я перешел к чтению бесчисленных романов Дюма-отца, а затем исторических романов Всеволода Соловьева и Евгения Салиаса. Потом пошли повести и рассказы Мясницкого и Лейкина. Все эти книги, по 300 – 400 страниц каждая, прочитывались мною в один-два дня. Вернувшись из школы и наскоро пообедав, я немедленно усаживался за чтение. Излюбленным мною местом был уголок в мастерской отца. Здесь, среди разговоров и шума, я чувствовал себя особенно уютно, уходя в жизнь, так не похожую на окружающую меня.

Отрывался я от книг только тогда, когда мать посылала меня в лавку купить “фатажен” (керосин) или селедку к ужину. После ужина я опять садился за роман, просиживая до полуночи. Для приготовления уроков времени не оставалось, да я и не интересовался ими. Печальные последствия не замедлили сказаться: я перешел в разряд двоечников.

На пути моем встали неприступной стеной придаточные предложения и дроби, так как в то время, когда учитель в классе объяснял все эти премудрости, я продолжал находиться под впечатлением прочитанного накануне романа и горел нетерпением вернуться домой и узнать развязку. А после – новый роман, и так без конца. Весь учебный год прошел в каком-то тумане, в состоянии постоянного возбуждения. И окончился он в высшей степени печально.

При переходе из второго в третий класс мне дали переэкзаменовку. Хотя отец пригласил какого-то дешевого репетитора, долговязого и сутулого экстерна, но и его усилия не помогли беде, и я остался в том же классе на второй год.

Только в течение этого второго года я проник, наконец, в тайны придаточных предложений и дробей. Но чтения я не оставил и предавался ему с прежней страстью, хотя и не так открыто, как прежде: родители, обеспокоенные моим второгодничеством, начали следить за приготовлением уроков. Между прочим, чтение французских бульварных романов вызвало у меня впоследствии не только пресыщение, но и отвращение к такого рода литературе и оказалось хорошей предохранительной прививкой на будущее время. Но оно же послужило и причиной одного конфуза, который мне пришлось пережить позднее, впрочем тоже полезного с точки зрения воспитания здорового литературного вкуса.

Мне было лет пятнадцать, я читал уже “серьезные” книги, и однажды в кругу своих знакомых я услышал имя французского писателя Ги де Мопассана. Вообразив, что писатель этот принадлежит к той же категории, что и Ксавье де Монтепен, я начал с самоуверенностью невежды поносить этого писателя, хотя я его никогда не читал и даже впервые услышал его имя. Присутствовавший при этом разговоре мой приятель, человек значительно старше и начитаннее меня, не только доказал мою неправоту, но и зло высмеял мою мальчишескую самоуверенность.

Я почувствовал себя так, как если бы меня публично высекли. Но преподанный мне урок остался памятным на всю жизнь. Когда я вскоре познакомился с этим писателем, мне нетрудно было убедиться, что он, как небо от земли, отличается от хорошо известных мне бульварных писателей. Романы и рассказы Мопассана я много раз перечитывал впоследствии и всегда испытывал на себе магическую силу его беспощадно правдивого реализма.

Следующий период, охватывающий возраст в тринадцать-четырнадцать лет, отмечен переломом в характере моего чтения. Не помню теперь под чьим влиянием, а может быть под влиянием своего внутреннего роста, я перешел к чтению более серьезному. Самой важной чертой этого периода является систематическое чтение классиков русской и мировой литературы. Я хорошо помню только начало этого периода. Перейдя из третьего в четвертый класс, я во время летних каникул прочитал сочинения Гоголя, Гончарова, Тургенева, и под влиянием этих книг у меня зародились новые мысли и новые запросы. Незаметно и постепенно я окунулся в тот поток мыслей и чувств, которыми уже много десятков лет жила русская интеллигенция. Мысли о “народе”, об “отцах и детях”, о праве каждого человека на свободное проявление своих сил, – эти и многие другие идеи лучших русских писателей становились моими собственными мыслями, глубоко всасываясь в мое сознание.

В этот период появились у меня и новые приятели. Среди них выделялся мой соученик по городскому училищу М. Градзинский. Наделенный большими способностями, он был лучшим учеником нашего класса. Впоследствии он стал профессором Харьковского университета. Так вот, у этого моего приятеля под кроватью стояли ящики, наполненные приложениями к журналу “Нива”. Здесь были сочинения Достоевского, Лескова, Мельникова-Печерского и других русских писателей. Наполнив карманы сухарями, мы забирались в какой-нибудь укромный угол и здесь, жуя сухари, поглощали книгу за книгой, не замечая времени.

В тот же период я случайно “напал” на Шекспира. В доме моей бабушки, сдававшей комнаты, поселился приезжий учитель. Когда я вместе с бабушкой, убиравшей комнату, зашел, чтобы посмотреть книги, стоявшие на полке, мне бросились в глаза толстые тома Шекспира. Пользуясь отсутствием учителя, я прочитал исторические хроники и известные трагедии Шекспира, прочитал с таким чувством, с каким путешественник изучает вновь открытую им страну. Незабываемое впечатление! Впервые я почувствовал, пока еще смутно, бездонную глубину тех человеческих мыслей и чувств, которыми так богата действительная жизнь, куда я только вступал.

Тогда же случайно со слов одного приезжего студента я узнал о молодом писателе Горьком и вскоре познакомился с его ранними рассказами. Не могу словами выразить огромное впечатление от этих рассказов. Казалось, что со страниц лилась в душу горячая лава, выжигавшая без остатка воспитанную семьей и школой привязанность к узкой мещанской жизни, которая нас окружала.

Рассказы по-новому осветили жизнь, не только жизнь людей, но и жизнь природы. Море, на берегу которого мы родились и выросли, степь, которая от последних домиков нашей окраины уходила вдаль, под влиянием волшебных горьковских образов как будто приобрели новый облик, вызывали в душе непривычные новые ощущения.

Немного позднее, копаясь в книжном развале у торговца старыми книгами, я натолкнулся на комплекты старых журналов “Современника” и “Отечественных записок”. Ни сам продавец, ни я не понимали, какое сокровище оказалось в моих руках. Об этом я узнал только после того, как прочитал статьи не известных мне тогда авторов – Чернышевского, Добролюбова, Антоновича и других.

Здесь я уже коснулся времени, которое лежит на грани следующего, юношеского периода моей жизни. Я пишу воспоминания не о своем умственном развитии, а рассказываю только о тех книгах, которые читал в детстве, и о тех обстоятельствах, при которых я познакомился с тем или иным автором. Поскольку мое дальнейшее умственное развитие также было связано с книгами, хотя и не только с ними, я хочу отметить, что оно опиралось не столько на художественную литературу, сколько на критико-публицистическую и научную.

————

Заканчивая свои беглые воспоминания, я снова обращаюсь с благодарным чувством к нашей городской библиотеке и к ее заведующей, дорогой моему сердцу Неониле Константиновне Исаевой, хотя то, о чем я хочу рассказать сейчас, относится к более позднему времени.

Дело было в читальном зале, в котором я провел так много счастливых часов. Чехов, в одном из своих рассказов описывая библиотеку и читальню южного города, – вероятно Таганрога, – отметил, что постоянными посетителями их были молодые евреи. Это было верно и в отношении нашей библиотеки. В читальном зале всегда можно было встретить “молодых евреев” обоего пола, погруженных в чтение газет и журналов. Но кроме них, постоянными посетителями читальни было несколько отставных чиновников, приходивших аккуратно к часу открытия библиотеки.

Как вода и масло, так и эти две категории читателей не способны были соединиться. Между ними не могло быть мира и гармонии. В стенах читального зала кипела скрытая борьба. Те газеты и журналы, которые любили и предпочитали одни, остро ненавидели другие. Самой ненавистной для нас газетой было “Новое время” Суворина, а из журналов “Наблюдатель” Пятковского, который вел на своих страницах откровенную черносотенную и погромную проповедь. Между тем это был самый любимый журнал наших антагонистов, и они всегда с нетерпением ожидали его. Заметив это, мы по соглашению с Неонилой Константиновной составили “заговор”.

Как только получалась свежая книжка “Наблюдателя”, кто-нибудь из нас приносил банку с клейстером и густо смазывал им страницы журнала. Пролежав несколько часов под прессом, книжка превращалась в кирпич, который можно было разрубить только топором. Можно себе представить негодование поклонников “Наблюдателя”, когда, предвкушая удовольствие от чтения его свежего номера, они находили на столе не журнал, а кирпич!

Каждый месяц они обращались с жалобой к Неониле Константиновне, обращая внимание заведующей библиотекой на действия неизвестных хулиганов. При этом они метали злобные взгляды в нашу сторону. Но “не пойман – не вор”, говорит пословица. Милейшая Неонила Константиновна каждый раз сочувственно выслушивала их жалобы, выражая свое возмущение по поводу хулиганских поступков. Однако как-то так выходило, что следующий номер “Наблюдателя” опять попадал сперва в наши руки, и мы снова творили свой суд и расправу над черносотенно-погромным журналом.

Москва

1951