Мы ехали из эвакуации домой, ехали со смешанным чувством печали и радости. Столько было пережито за два года войны, столько безвозвратных потерь, столько притаившихся бед!

Когда мы подъехали к Казанскому вокзалу, было ветреное, холодное утро. На вокзале нас встретили – горсточка сослуживцев, горсточка старых друзей. Чьи-то глаза были наполнены слезами, чьи-то слабые руки хватались за вещи.

Взволнованные, мы вошли в дом. Мерзость запустения встретила нас с порога. Следы воровского набега – разбросанные вещи, разбитые стекла, обвалившаяся штукатурка. И все же мы были, наконец, дома, под собственной крышей.

Мы раздевались, умывались и делились впечатлениями в хаосе домашних и дорожных вещей. Не сразу, но все же нужно было начинать нашу новую жизнь. У всех были свои неотложные дела, – я принялась за уборку вещей. Я не сказала бы и десятой доли всей правды, если бы не призналась вам откровенно, что после двух лет бездомной жизни, без самых элементарных удобств, эти старые домашние вещи показались мне небывалым счастьем, несбыточным сном. Но я никогда не думала, что вещи тоже будут счастливы нашей встрече. А между тем, это было именно так.

И старый самовар, и потускневшие кастрюли, и пыльные тарелки, и вот это ненужное блюдо, на которое нечего было теперь и положить, и чайные чашки с забытым рисунком, – все они стояли передо мной на столах и стульях, все они оживились, обступили меня деловито и дружно, подмигивали мне, подбадривали меня и, в свою очередь подталкиваемые мною, с удовольствием погружались в теплую мыльную воду.

И глядя на их спокойную, стройную, повеселевшую череду, я после многих месяцев безнадежности и отчаяния прониклась внезапной уверенностью в том, что она вернется, что она уже готова вернуться, наша прежняя, какова бы она ни была, но все же бесконечно милая довоенная жизнь.

Это люди, друзья мои, теряют надежду, но вещи хранят ее годами.