Вступление

В легенде о Великом инквизиторе Достоевским поставлены коренные проблемы человеческой жизни и человеческой истории. Об этих проблемах писал Кант: “Во всем творении все, что угодно, имеет значение только как средство; но человек есть цель в себе самом. Он – субъект морального закона, который свят в силу автономии своей судьбы. Именно поэтому каждое лицо ограничивает свою собственную, на самое себя направленную волю условиями соответствия ее с автономией разумного существа, и именно тем, что не подчиняется никакой цели, которая была бы невозможна по закону, какой мог бы возникнуть из воли самого субъекта, следовательно, она никогда не пользуется этим субъектом, как средством, но всегда смотрит на него, как на цель”.

За религиозной проблематикой легенды скрываются главные вопросы жизни и истории: является ли человек средством для кого-нибудь или чего-нибудь или целью в себе самом, субъектом морального закона, ограничивающего свою волю, на самого себя направленную, соответствием ее с автономией разумного существа, никогда не служащего средством, но всегда только целью.

С этим центральным, узловым вопросом связан ряд других, которые получают правильное освещение в свете главного вопроса: может ли отдать человек свободу ради приобретения вечного счастья и за хлеб, символ вечного счастья; может ли человек, пожертвовав свободой выбора добра и зла, подчиниться страшному авторитету, который будет снабжать человечество решениями, способными успокоить его совесть; наконец, какие силы могут пленить совесть человечества.

В легенде особенности времени можно легко устранить для того, чтобы тем резче выступили черты, присущие обществам, в которых существуют угнетатели и угнетаемые, как бы они не назывались. Если отбросить все, что имеет характер толкования текста Евангелия, мы тем рельефнее вскрываем смысл исторического процесса, тогда тем яснее зазвучит голос, выражающий основную мысль этого процесса.

————

Фердинанд и Изабелла, католические государи Испании, в 1478 г., после победы над арабами, учредили особый трибунал для борьбы с преступлениями против религии. Поэт Эрнандо Акунья воспевал своего рода “морально-политическое единство” того времени в таких словах: “одна паства, один пастырь, одна вера, один властитель, один меч”.

Так была заложена основа святейшей инквизиции. В Испании были уничтожены и изгнаны из страны не только арабы и евреи, но и “мораны”. Инквизиция стала независимой державой внутри государства.

Ересью считалось всякое воззрение, противоречащее хоть в малой степени католической вере. Инквизиция проверяла все, что писалось, печаталось, произносилось, думалось, пелось и плясалось.

Потомок еретика делал ересью всякое общественное дело, если он брался за него. Каждый человек должен был доказать чистоту своего происхождения. Выдать такое свидетельство могла только инквизиция. Благодаря широкому толкованию своих обязанностей, инквизиторы отнимали все больше прав у королевской власти. В издаваемых инквизицией “эдиктах веры” она призывала верующих доносить обо всех известных им ересях. Под страхом отлучения дети должны были доносить на родителей, мужья и жены друг на друга даже о своих подозрениях.

Судопроизводство отличалось келейностью. Допросы должны были происходить тайно. Приказ об аресте отдавался при самых ничтожных уликах. Никто не осмеливался спрашивать о тех, кто исчезал в темницах инквизиции. Доносчиков, свидетелей и обвиняемых обязывали под присягой молчать. При допросах применялись пытки.

Если обвиняемый признавал свою вину и каялся, он возвращался в лоно церкви. Не кающегося либо стегали плетьми, либо возили напоказ по городу в позорной одежде, либо отдавали властям для отбытия наказания на каторге. Имущество его конфисковывалось. Церковь не убивала грешников, но отлучала и предавала их светским властям, которые сжигали живьем отлученных еретиков.

После страшного измывательства, какое совершалось над подсудимым, человек уже не мог оправдаться, какой бы броней скепсиса, разума и мужества не одел он свое сердце. И, если спустя много лет, его выпустят на свободу, все равно он вечно будет носить клеймо осужденного еретика. И каждый испанец с презрением отвернется от него.

Общее число сожженных и подвергшихся иной тяжкой каре, с основания инквизиции и до воцарения Карлоса IV в конце XVIII века, составляло 348 907 человек.

Некоторыми инквизиторами руководило религиозное рвение, другие удовлетворяли своими огромными полномочиями свое властолюбие, алчность и похоть. Судебные акты свидетельствуют о том, как злоупотребляли духовные власти своим правом. Нередко беспощадная кара налагалась даже за незначительные погрешности против католической веры.

Монтескье вложил в уста одного из обвиняемых защитительную речь своего сочинения. Она заканчивалась следующими словами: “Деятельность ваша послужит будущим историкам доказательством того, что Европа наших дней населена варварами и дикарями”.

Мрак и тайна окутывали власть инквизиции. Объявление и исполнение приговоров преподносились как “акт веры, свидетельство веры, манифестация веры – ауто да фе”, оно было сочетанием веры, жестокости и сладострастия.

Так шпионила повсюду

Инквизиция. Над каждым

Словно страшный рок зловещий

Тяготел, и нужно было

Лицемерить. Даже с другом

Было страшно поделиться

Вольной мыслью или шуткой.

Даже шепотом боялись

Слово вымолвить…

Вообразим себе, что мы прослушали вдохновенную речь Великого инквизитора и на мгновение оказались во власти его дьявольской диалектики. Но вот мы смахнули страшное очарование его слов, вернули к власти собственный разум и начинаем рассуждать: в чем убеждает нас Великий инквизитор? Проследим, звено за звеном, за развитием его мысли.

I

Послушаем рассказ Ивана Карамазова Алеше.

“Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции… Он [Христос] снисходит на “стогны жаркие” южного города… Он появился тихо, незаметно, и вот все – странно это – узнают Его… Народ непобедимою силой стремится к Нему, окружает Его, нарастает кругом Него, следует за Ним…

В народе смятение, крики, рыдания, и вот, в эту самую минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал, Великий инквизитор…

Он останавливается пред толпой и наблюдает издали. Он все видел… Лицо его омрачилось… Он простирает перст свой и велит стражам взять Его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на Него руки и уводят Его. Толпа моментально, вся как один человек, склоняется головами до земли пред старцем инквизитором; тот молча благословляет народ и проходит мимо…

Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик Великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму… и говорит Ему:

“Это Ты? Ты?.. Зачем же Ты пришел нам мешать?… Я не знаю, кто Ты, и знать не хочу: Ты ли это, или только подобие Его, но завтра же я осужу и сожгу Тебя на костре, как злейшего из еретиков… Все, что Ты вновь возвестишь, посягнет на свободу веры людей”…

Вера сложилась полторы тысячи лет назад. Новое возвещение ее явится чудом и будет посягательством на свободу веры людей. Свобода веры, для инквизитора, однозначна с ее неизменностью. Он саркастически и презрительно говорит об этих “свободных”, которые по одному его знаку хватают Христа и уводят в тюрьму.

Все, как один человек, склоняются головами до земли перед старцем инквизитором. “Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено и кончено крепко… Теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим. Но это сделали мы, а того ль Ты желал, такой ли свободы?”

В заслугу себе и своим он ставит, что “они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми”. Теперь только и стало “возможным помыслить в первый раз о счастии людей”.

“Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми?”. Человек верен своей изначальной природе – бунтовщика. Склонность к бунту несовместима со счастьем. “Бунтовщик” – это непримиримое отношение к существующему, вечное стремление изменить его, искание лучшего, непрекращающиеся опыты; искание, испытание нового, отвержение старого ради лучшего; вечное движение, непрекращающееся изменение; все находится в текучем состоянии: вещи, обстоятельства, представления, взаимные отношения людей, нормы поведения, отношение людей к внешней природе.

Что такое счастье? Разве это не момент, выхваченный из этого вечного потока, возведенный в постоянную норму? Разве это не чувство покоя, удовлетворение тем, что желаемое достигнуто, голод насыщен, движение как бы замерло. Руководители спокойны, пасомое стадо удовлетворено. История остановилась. Кажется, что вековые мечты, которые не давали покоя человечеству, воплотились в жизнь. Наступило состояние какого-то всестороннего насыщения. “Бунтовщики”, по всеобщему приговору, исторгаются из общества.

“Ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, Ты передал дело нам”. Каков же этот единственный путь? – “Послушание, повиновение, авторитет”. По-настоящему добиться этой цели и удовлетворить вековечную жажду человека к счастью можно, по мысли инквизитора, только под руководством мудрецов, взявших на себя тяжесть искания путей к счастью.

Эти люди поняли спасительную роль лжи, способной удовлетворить вековечное стремление человечества к счастью. Идеал счастья выработан ими же и внушен человечеству, как и представление об условиях его осуществления. Каковы же эти условия? Одни только руководители пользуются неограниченной свободой учить, наставлять, воспитывать и вообще “осчастливливать” человечество, а это предполагает, что те же люди, которые призваны сделать людей счастливыми, распоряжаются орудиями казни бунтовщиков, сеющих сомнение и неутолимую жажду нового среди людей. Этими избранными руководителями являются только инквизиторы, во главе которых стоит Великий инквизитор.

Эту часть речи последний кончает словами: “Ты хочешь идти в мир с каким-то обетом свободы, которого они боятся, ибо ничего и никогда не было для человека, для человеческого общества невыносимее свободы”.

Итак, последуем по пути “мудрецов”, владеющих орудием лжи, отдадим прирожденное нам чувство свободы, делающее нас склонными к бунту, взамен приобретения вечного счастья, потому что склонность к бунту несовместима со счастьем.

II

Дьявол прельщал Христа: “Обрати их (камни в этой нагой и раскаленной пустыне) в хлебы, и за Тобой побежит человечество как стадо… Но Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами”?

Поразить человечество чудом, превратить камни в хлеб, это значит лишить человечество свободы. Проявить послушание, повиновение – это значит отдать свободу за хлеб, который выражает всеобщее и вечное счастье. Хлеб – символ человеческого счастья. Люди стоят перед дилеммой: либо свобода, либо счастье, то и другое несовместимо, одно исключает другое.

Но верно ли, что счастье (хлеб) можно купить только за свободу – вот в чем главный “по силе и глубине вопрос”, в котором предсказана вся дальнейшая история человечества. “Ты возразил, что человек жив не единым хлебом”.

В самом деле, человек ищет удовлетворения не только одних своих материальных потребностей. Среди его высоких потребностей самая могучая – свобода познания, предполагающая возможность свободного исследования всех вопросов без какого-либо изъятия. Без неустанных поисков ответа на вопросы, которые человека мучат и будут мучить вечно, коли он истинно человек, нет счастья, а свобода познания есть ведь условие – первое и главное условие достижения этого счастья – чувства неугасимой потребности человечества утолять свою высшую и благороднейшую страсть.

Верно ли, что свобода познания противостоит счастью, если свобода есть условие достижения цели, познание же истины составляет цель человеческой жизни. Разве пример умирающего Павлова не служит подтверждением неугасимой страсти человека к истине, не оставляющей его, пока горит в нем искра жизни?

А что случилось бы с теорией относительности Эйнштейна, который, как говорят ученые, завершил своими открытиями классическую физику, подобно тому, как Ньютон ее начал, если бы он попал в такие условия, где невежественные люди имели бы полную возможность пресечь его творческую деятельность.

Обладает ли человек даже призраком счастья, если он лишен свободы искать, исследовать все коренные вопросы бытия, если человечество задыхается в тисках духовного рабства?

И, наконец, действительно ли исключают друг друга свобода и счастье, свобода и материальное благополучие, как это представил Достоевский, чтобы тем ярче показать сущность человеческой трагедии, безысходность человечества. Либо свобода духа, либо хлеб, олицетворяющий человеческое счастье.

“Достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя Твое, и солжем, что во имя Твое. О, никогда, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: “Лучше поработите нас, но накормите нас”.

Чтобы накормить, надо лишить людей свободы, ибо “без нас они не накормят себя”. Почему же духовная свобода и материальная обеспеченность несовместимы, как утверждает инквизитор?

Крупное материальное производство возможно лишь при условии кооперированного и дисциплинированного труда, подчинения его определенным нормам, тем более обязательным, чем крупнее производство. Совместный и дисциплинированный труд невозможен без ограничения в какой-то мере личной свободы, но благодаря росту производительности труда, основанному на крупном производстве, духовная свобода человека получает неведомый простор. Взаимные отношения людей становятся более свободными, более индивидуальными, более интимными. Всего нагляднее это отражается в брачных отношениях. Менее наглядно, но не менее глубоко складываются отношения людей к внешнему миру в их деятельности в качестве инженеров, художников, мыслителей. Чем ощутимее выступает принудительное начало в процессе материального производства, поступающее под общественный контроль, который подчиняет себе производство и преодолевает общественный хаос, тем свободнее становится отдельная личность, освобождающаяся от стесняющих ее пут.

В области интеллектуальной деятельности центральное управление не только не нужно, но даже бессмысленно. Централизация в материальном производстве – полная свобода в интеллектуальной, художественной и вообще духовной деятельности – таков социалистический образ жизни, если он складывается в свободном обществе, свободном от всяких пут, накладываемых на него частными, групповыми интересами. А только в таком свободном обществе или в борьбе за его осуществление стоит жить!

Только господство этих частных групповых интересов, под какой бы личиной они ни выступали, делает понятным слова инквизитора:

“Поймут, наконец, сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики”.

Великий инквизитор, этот всемогущий носитель лжи и страха, утверждает, что непримиримое противоречие существует между хлебом и свободой. Нельзя, убеждает он, создать такую жизнь, которая обеспечила бы человечество и личной свободой, свободой духа, и хлебом, материальными условиями его существования.

Такова его главная мысль. Непримиримое противоречие существует между этими началами жизни. “Иль Тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих Тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных?”

Но инквизитор – враг этого своеобразного ницшеанства. Он “болеет” за интересы миллионов. Он выступает защитником человечества против “великих и сильных”.

“А между тем в вопросе этом заключалась великая тайна мира сего”. Он сам своей рукой готов отдернуть завесу, которая скрывает эту великую тайну. “Приняв хлебы, Ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и целого человечества вместе – это: “пред кем преклониться?” Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться”.

Следовательно, вопрос о хлебе не изолирован. Оказывается, он неизбежно ведет к другому: “пред кем преклониться”, кому подчиниться физически и духовно. Миллионам существ, о которых болеет Великий инквизитор, не остается ничего другого, как положить свою личную свободу к ногам своих поработителей и умолять их о порабощении и хлебе.

“Нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать – так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны Тебе и господствуем во имя Твое. Мы их обманем опять, ибо Тебя мы уж не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать”.

Нет в мире ничего неизменного. Бунтовщики превратятся в послушных, им станет ужасно быть свободными. Обман состоит в том, “что мы послушны Тебе”, что мы согласились выносить свободу и господствовать над людьми во имя свободы, в действительности же во имя порабощения, которое люди будут воспринимать под маской свободы.

“Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть”.

Человек рождается с жаждой свободы. Но это благо при определенных условиях обращается для человека в свою противоположность. Свободой людей овладевают те, кто обладает способностью усыплять их совесть. Как сохранить личную свободу, это драгоценное сокровище, которое сообщает смысл жизни? Сколько врагов посягает на свободу! Но оказывается, бдительность тех, кто охраняет ее, можно обмануть. Великий инквизитор знает тайну лжи. Об этой тайне он говорит:

“Но если кто-нибудь овладеет его совестью, тогда он бросит хлеб Твой и пойдет за тем, кто обольстит его совесть. Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить”…

Вот какой тайной тропой пробираются враги человечества. Они стремятся завоевать доверие людей, завоевать их совесть.

III

“Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе. Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого человечества с начала веков”. С этого начинается борьба за взаимное навязывание своих богов.

“Не то смерть вам и богам вашим!” “Когда исчезнут в мире боги, все равно падут перед идолами”…

“Ты знал, Ты не мог не знать эту основную тайну природы человеческой, но Ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось Тебе, чтобы заставить всех преклониться пред Тобою бесспорно – знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и хлеба небесного… С хлебом Тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо Тебя, – о, тогда он даже бросит хлеб Твой и пойдет за тем, который обольстит его совесть. В этом Ты был прав. Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы”.

Уста инквизитора формулируют своеобразную философия истории, дают формулу исторического движения в виде целой совокупности символов, находящихся друг с другом в связи. Формула эта начинается символом “хлеб”, выражающим материальное благополучие людей. С этим образом сочетается потребность в общности преклонения перед тем, кому преклониться, и борьба за верования и навязывание взаимно своих богов. Навязывание богов вызывается повелительной необходимостью передать этим богам свой прирожденный дар свободы, которым овладевает лишь тот, кто успокоит или обольстит совесть человечества.

Так, переходя от звена к звену, мы начинаем понимать, что дело совсем не ограничивается предоставлением хлеба для утоления человеческого голода. Ведь богу или “богам” человек отдает свой дар свободы, этот “прирожденный дар”, но он отдает только тому, кто успокоит его совесть.

Отсюда ведет начало междоусобная борьба людей за богов, которых они навязывают друг другу. Разумеется, побеждает тот “бог”, который насилием навязывается остальным и внушает им страх. Не последнее место в этой борьбе занимает ложь. Так образуется своеобразное триединство: насилие, страх и ложь, которое управляет движением общественных сил. Так человечество, отправляясь от утоления своего голода хлебом, достигает покоя совести и позволяет утвердиться власти немногих над собою.

Обращаясь к Христу, инквизитор упрекает его: “Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобою, прельщенный и плененный Тобою. Вместо твердого древнего закона – свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ перед собою. Но неужели Ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и Твой образ и Твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора? Они воскликнут наконец, что правда не в Тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал Ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач”.

Свобода выбора, решение того, “что добро и что зло”, является для человека страшным бременем и возбуждает лишь “смятение и мучение”, возлагает на человека заботы и неразрешимые задачи.

Так отбросим же прочь свободу выбора добра и зла, подчинимся страшному авторитету власти: пусть она решает, пусть она снабжает человечество готовыми решениями всех основных вопросов, перед ним стоящих. Какое это счастье для человечества, когда оно, наконец, освободится от лежащей на нем тяжелой ноши. Какое успокоение совести несет это грядущее порабощение авторитетом власти, олицетворяемой Великим инквизитором.

IV

“Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков для их счастия, – эти силы: чудо, тайна и авторитет”.

Великий инквизитор напомнил Христу об испытаниях в пустыне. Одно из них было: “Если хочешь узнать, Сын ли ты Божий, то верзись вниз… Ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз… Сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, Ты тотчас бы искусил Господа и веру в Него всю потерял и разбился бы о землю”.

Людям непосильно подобное искушение, связанное с верой в чудо. Природа человеческая не отвергает чуда и не может “остаться со свободным решением сердца” при решении основных и мучительных душевных вопросов.

“Но Ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и Бога, ибо человек ищет не столько Бога, сколько чудес. И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес… хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником”.

Инквизитор продолжает:

“Ты не сошел с креста, когда кричали Тебе: “Сойди со креста”… Ты не сошел, потому что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками”.

V

“Уважая человека менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл. Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю… Неспокойство, смятение и несчастие – вот теперешний удел людей после того, как Ты столь претерпел за свободу их!… Да неужто же и впрямь приходил Ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг Твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо…”

Были “дети свободы, свободной любви”, но их было “всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? Чем виноваты остальные слабые люди?” И если тайна, то повиноваться они должны не по свободному решению сердца, а слепо, мимо его совести, веря в авторитет власти, слепо повинуясь ее авторитету, который приведет их к возвещенной им цели.

Приведет ли или одурачит?

Господство иезуитов, основанное на слепом повиновении авторитету, – и люди неминуемо будут одурачены. Слепое повиновение авторитету в условиях, когда этот авторитет поддерживается подавлением свободной критики, неизбежно приводит к тому, что люди бывают обмануты. Таков закон истории. Завоевание свободы слова и свободы мысли – величайшее достижение человечества. Если человечество достигнет вершины материального благополучия (“хлеба” по инквизитору), но без свободы мысли и свободы слова – оно будет в конце концов обмануто и глубоко несчастно.

Стремясь к цели всеобщего осчастливливания, к чему и призывает инквизитор, и следуя к этой цели путем слепого повиновения авторитету, – люди, следующие этим путем, будут неизбежно обмануты, скольких бы жертв это не стоило.

Цель, путь и результат настолько здесь тесно связаны и так глубоко определяют друг друга, что, кажется, Достоевский возвысился здесь, сам не подозревая, до понимания всеобщего закона развития человечества, изложенного не в сухих понятиях, а в ярких образах.

Мысли, в замечательных образах здесь изложенные, имеют такое глубокое, фундаментальное значение, что они стоят того, чтобы остановиться на них настолько подробнее, насколько позволяет это сделать легенда.

VI

Иезуит продолжает:

“Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать?… И я ли скрою от Тебя тайну нашу? Может быть, Ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна!”

Итак, тайна в том, что инквизитор не с Христом, именем которого он действует, что его господство держится на слепой вере миллионов людей тем, кто, объявляя себя учениками Христа, является в действительности его врагами, стремящимися утвердить свое господство над доверчивыми людьми. Эти люди не видят, что их наставники и руководители, прикрываясь именем Христа, уселись крепко на спине тружеников.

Инквизитор продолжает:

“Мы взяли от него (дьявола) Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей”.

Дело начато в масштабе пока еще небольшом, но оно имеет все шансы на успех, хотя “еще много выстрадает земля” прежде, чем будет достигнута цель всеобщего осчастливления человечества. Средства же к этой цели – последователям Великого инквизитора стать кесарями, овладеть властью над человечеством и, получив власть, действовать известным уже нам оружием, о котором некогда писал Спиноза: насилием, страхом и ложью.

Инквизитор напоминает, что уже во время испытания Христа в пустыне “Ты бы мог еще и тогда взять меч кесаря”, действовать не средствами убеждения, а средствами принуждения, насилия.

“Зачем Ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, Ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно”.

Всеобщее осчастливление человечества в словах инквизитора получает более точное определение: “общий и согласный муравейник”, всемирный муравейник под верховным наблюдением кесарей. “Потребность всемирного соединения людей” была целью великих народов с великой историей – осуществимой путем завоевания, насилия и эксплуатации, Тимуров и Чингисханов.

Инквизитор говорит о них: “Пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению”. И дальше инквизитор вскрывает земную основу этих форм великих объединений: “Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их”.

Чудесно сказано! Имея в своих руках “хлебы” и владея совестью людей, можно подчинить их навеки. В самом деле, если добиться того, чтобы те самые люди, которые держат в своих руках “хлебы”, то есть, как мы уже знаем, средства материального благополучия, контролировали бы воззрения людей на весь внешний мир, регламентировали бы и снабжали бы их духовной пищей, определяли бы моральные нормы, устанавливали бы, что хорошо и что дурно, – это и будет счастливое время, когда владыки мира, имея в руках “хлебы” и владея человеческой совестью, воздвигнут царство покоя и счастья.

Инквизитор именно так продолжает свою мысль:

“Но тогда лишь и только тогда настанет для людей царство покоя и счастия. Ты гордишься Твоими избранниками, но у Тебя лишь избранники, а мы успокоим всех… У нас все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе Твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся”.

Здесь и дальше поражает замечательная диалектика инквизитора: отказаться от своей свободы и тем самым стать свободными. “Они сами убедятся, что мы правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода Твоя”…

Свобода превратилась в рабство и смятение. Это замечательно! Но это не все. Остальное так богато блестящими мыслями и до прозрачности ясно, что я продолжаю цитировать без комментариев. Вот что говорит инквизитор, рисуя блестящую утопию счастливого человечества:

“Получая от нас хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, и увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших! Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими, обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились к нам, то самые камни обратились в руках их в хлебы. Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться! И пока люди не поймут сего, они будут несчастны”.

Когда, наконец, людское стадо покорится и вновь соберется, “тогда – продолжает инквизитор – мы дадим им тихое, смиренное счастье… докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого… Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо… Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками”. Хочется добавить: и, конечно, с футболом!

“Мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения… И нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей – все судя по их послушанию – и они будут нам покоряться с весельем и радостью… И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя Твое и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною… Знай, что и я был в пустыне… Но я очнулся и не захотел служить безумию. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг Твой. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных… Ибо если был, кто всех более заслужил наш костер, то это Ты. Завтра сожгу тебя. Dixi”.

Выводы

1. За хлеб, человечеством, его трудами добытый, но которым инквизиторы овладели вполне и которым распоряжаются, человечество положило к их ногам свою свободу познания добра и зла.

2. Так инквизиторы добились того, что человечество превратилось в послушное стадо тех, кто лишил его свободы, и почувствовало себя счастливым.

3. Для счастья людей нужны чудо, тайна и авторитет. Чудо основано на лжи, будто инквизиторы способны обратить камни в хлеб, а в действительности получить в свои руки хлеб, человечеством же добытый, и таким образом поработить человечество мнимыми чудесами.

Тайна заключается во лжи, будто инквизиторы говорят от имени Христа, в действительности же они вооружились мечами и превратилась в царей земных.

Авторитет выражается в беспрекословном повиновении и послушании всего человечества, непричастного к тайне, кучке инквизиторов, стригущих обманутое и устрашенное человечество.