4/III. Сейчас около 11 часов ночи, кругом тихо, ни скрипа дверей, ни лая собак. Только у соседа за стеной тихо звучит гитара. Чего-то бесконечно жаль: соседа, тысячи других людей, рассеянных, развеянных, в одиночестве переживающих свое горе и радости… Слишком много ты увезла с собой… В городке повеяло приближением ярмарки. Появились цыгане, шумно торгующие лошадьми.

13/III. Вчера рано утром нагрянули ко мне “жены”, – так они себя называют, – отправляющиеся с детьми из Екатеринослава к своим мужьям на Печору. Принял их радушно. Нечего говорить, что через два-три часа моя чистая комната превратилась в проезжий двор. Первые два часа я еще пытался бороться со стихией, хватался за веник, тряпку, но потом махнул безнадежно рукой.

Сегодня в 10 часов утра они уехали. Отдохнули, кажется, хорошо, выспались. Мне понравилась Настя. Извозчик называет ее “хозяйкой” Ильи. Приятный человек. Неожиданно в другом свете обрисовалась Вера. Все, что ты говорила о ней, верно, но ты упустила одну существенную черту, которая меняет ее облик. Я имею в виду интерес ее к общественности и прекрасное понимание общественных вопросов… Я был рад гостям, но суета сбила меня с ног.

Вечером сидел дома и читал. Молодая хозяйка привела ко мне Клашку. Мы пили чай и разговаривали с ним о погоде, о школе и других занимательных предметах. После я сел за книгу, а ему дал просматривать картинки. На дворе бушевал ветер, и так приятно мне было общество этого маленького человечка.

18/III. Весну чувствуешь под ногами. Не только река, но и самая земля готова “тронуться”. Крыши почернели, с них каплет, стоят лужи. Целый день в ушах звоном звенит вода. Сверху, снизу, со всех сторон простор дышит ласковым дыханием. Люди становятся задумчивее. Часами стоишь и слушаешь этот удивительный шум, в душе нарастает новое, даже старое, кажется, обернулось по-новому. И оттого, что какая-то сила зовет тебя неведомо куда своими чудными голосами, а исхода этому зову нет, делается необыкновенно грустно. Но, как всегда весной, с грустью сплетаются несбыточные надежды: зима за спиной, вокруг идет приготовление к лету. И, может быть, в твоей маленькой жизни, затерявшейся в большом мире, все потечет по новому руслу, в новых берегах. Кто знает, может быть растают сугробы, наваленные в твоей душе твоими собственными пороками, общественной неправдой… Может быть, может быть… Весной так легко верится!..

Сегодня Клашка, чтобы ускорить приход весны, вычистил из-под снега столик и скамью на огороде. Дед говорит, что если к Благовещенью северная сторона крыши почернеет, быть ранней весне, а Пашка принес известие, что по сведениям вонгских “метеорологов” вскрытие реки произойдет не позднее 10-12 апреля. Спорь после этого против весны: инстинкт весны глубок, он говорит и в старых, и в молодых.

Пойду спать, но до сна почитаю еще Бьернсона.

19/III. Я писал уже, что по вечерам у меня сидит Клашка. Мать рассказывает, что как только наступает вечер, он начинает торопить с самоваром, без самовара он стесняется приходить. Теперь он является и читает на том месте, где обыкновенно сидела ты. После чтения я даю ему карандаш и бумагу, и он рисует. В одиннадцатом часу он уходит спать.

Сегодня был у меня Шорин. Он читал мне маленькую статью, написанную для газеты. Бедняге тяжело. Ему пришлось встретиться в своей среде с проявлениями грубого юдофобства, которые на его впечатлительную душу действуют особенно тяжело. Речь идет о М., хотя Шорин сильно преувеличивает.

21/III. Утро. Спешу в город. Моя очередь идти на базар. День пасмурный, но теплый, сильно тает. Против нашей избы сегодня провалилась лошадь. Земля парит. Хозяйка выставила двойные рамы.

22/III. Дороги под влиянием дождей совсем испортились. Снег быстро тает, и на реке уже появились темные пятна. Конечно, до ледохода пройдет еще несколько недель, но распутица близится. А с нею приближается и прекращение почтового сообщения. Сегодня, чтобы попасть из города к себе, мне пришлось взобраться на взгорье, где стоит изба М., а оттуда вниз, так как обычная прямая дорога превратилась в большое озеро. Каждый день приносит новые перемены в окружающей природе.

Вот отчет о моих занятиях: Быков – “Фабричное законодательство”, Меринг – “История германской социал-демократии”, т.1, повторил несколько прочитанных глав “Капитала”, кончил 1 т. Бьернсона, начал второй, прочитал роман Куприна, внимательно просмотрел несколько журналов, систематически читаю стенографические отчеты Государственной Думы (приложение к газете “Россия”). Читаю без пропусков газеты “Правда”, “Луч”, “Речь”, “Россия”, “Торгово-промышленная газета”, “Цайт”, а теперь еще “Трудовой голос”, “Киевская мысль”, а также “Бердянские новости”. Газеты отнимают у меня много времени, но отказаться хотя бы от поверхностного просмотра их я не могу. Привычка – вторая натура.

23/III. Встал в восьмом часу, читал газеты, пил чай вместе с Клашкой, прибирал комнату. Заглянул Петренко потолковать о Балканской войне. После его ухода сел читать – не читается, внимание рассеянное.

На дворе холодно, дует ветер. С крыш не капает. Лужи подмерзли. Вчера прошел этап. Из двенадцати человек – одиннадцать прошли на Печору. Сегодня баня. У нас теперь каждую субботу – баня.

24/III. Проснулся рано. Разбудило солнце. Заснул вторично и проснулся окончательно в 7 ½. До 9 ½ часов успел пробежать несколько газет, убрать комнату и сесть за книгу. Прочел, точнее сказать, повторил две главы из “Капитала”. После обеда часу в четвертом я был уже дома. Сел опять за газеты и провел за этим делом около двух часов. В начале седьмого принялся за продолжение Меринга, но, к сожалению, долго читать не пришлось: сперва зашел Петр, после него Алексей, и у нас завязалась оживленная беседа. В 8 часов я возобновил чтение. Сейчас, когда пишу – 10 ½ часов, подвожу итоги: какие ничтожные результаты, – и это при хорошем рабочем настроении. Ума не приложу, куда пропадает время, а ведь я не хожу ни к кому в гости и вообще редко встречаюсь с товарищами. Единственный человек, с которым я встречаюсь ежедневно, это Сондак. Он, как и я, одинок, но его одиночество – результат того, что ему все надоели, и он всем надоел. С некоторыми ссыльными отношения у него крайне обостренные. Чтобы предупредить печальные последствия постоянных его столкновений с другими, мне приходится отечески его увещевать, успокаивать нервы и страсти. Заниматься, читать он не может, хотя и хочет. Проходящие этапы редки, услуги его не требуются. Он ведь добрый, отзывчивый человек и чудесный товарищ. Ему некуда девать свою энергию, ему нужна деятельность, даже суета, нужны люди, которые нуждались бы в его помощи.

26/III. После обсуждения одной из глав “Капитала” мы заговорили с Петренко сперва о системе Тейлора, а затем перешли к психологии врагов наших, и здесь у меня с ним завязался спор, который затянулся до двенадцати часов ночи. Петренко убедить в чем-либо невозможно. Такой же бесплодный спор мы вели с ним вчера о развитии женской личности и в связи с этим о сокращении рождаемости. Он прожил всю жизнь безвыездно в своей норе – г. Петровске – и разрешает все общие вопросы в масштабе своего захолустного городка. К этой провинциальной ограниченности надо прибавить его невежество и упрямство.

27/III. Сегодня хорошо работал утром и вечером. В моей жизни случилось маленькое событие – купил себе материал на брюки, обошелся он мне 6 руб. 52 коп. Если к этому прибавить 1 руб. 25 коп. за шитье, то брюки обойдутся в 7 руб. 77 коп. Дороговато, но зато и брюки выйдут что надо. Одежные деньги, выданные казной, как видишь, дали мне возможность несколько привести в порядок свой гардероб. После уплаты за переделку пальто и шитье брюк у меня останется еще около 10 рублей, что вместе с 5 рублями за урок составит целый капитал. Твое беспокойство за мое положение совершенно неосновательно. Сегодня выполнил просьбу твоей мамы: у проезжавшего мимо самоеда купил за 5 рублей шкуру лося. Шкура большая, шерсть не лезет, но она не обработана, как и все шкуры, которые здесь продаются. В качестве ковра она вполне пригодна и в настоящем виде. Пришлю вместе с рогами после распутицы.

29/III. Сейчас 12-й час ночи. Целый день усердно работал. Устал. Получил от портного свое пальто. На лето и осень вполне хватит. Весь день сушил шкуру. Соорудил для сушки раму из досок, растянул шкуру и выносил ее во двор, как только покажется солнце.

А весна приближается к нам восьмимильными шагами. Сегодня, когда возвращался после обеда домой, впал в мечтательное состояние. Теплый ветер, звон ручейков, проталины – все напомнило мне прошлую весну. Шел медленно. Высокие места все почернели. Возвышение перед домом лесного ревизора совершенно освободилось от снега, под мостом струится ручей, который начинается в ближайшем лесу. Лед потемнел. Помнишь, в прошлом году мы в это время часами смотрели на реку, страстно ожидая прихода весны. Одна весна ушла, новая – на пороге…

1/IV. Только что вернулся домой и принялся писать тебе письмо. Перед этим мы трое – я, Шорин и Алексеев простояли целый час на берегу, ведя между собою тихую беседу, и никому не хотелось уходить в свою одинокую конуру. Так прекрасен вечер! Слегка подмерзло. Звенят ручьи. Серебристый свет луны, ласковое теплое дыхание весны – все это сблизило нас и сделало сердечной нашу беседу. Местные жители предсказывают, что по всем признакам вскрытие реки произойдет к Пасхе.

Сегодня пришла внеочередная почта, а завтра ожидают будто бы последнюю почту из Архангельска.

3/IV. Вода в реке все прибывает, хотя, вообще говоря, в этом году она невысокая: снега мало. В городе его совсем не осталось, но зато грязно, особенно при спуске из деревни и на окраине города.

До двенадцати непрерывно занимался. После обеда просматривал груду газет.

Я не могу теперь безмятежно наблюдать наступление весны. Ее расцвет кажется мне невыносимо медленным. Я с нетерпением ожидаю минуты, когда река сорвет с себя ледяной покров.

Если бы я был способен описать красоту нашей северной весны! Нет у меня слов для этого. Днем на солнце 15 – 16°, а в тени 11 – 12°.

Сегодня товарищи наши расхаживали в одних рубахах без верхнего. Вода прибывает. Лед весь искрошен. Темнеет не ранее 9 часов. Сейчас полнолуние. Я пишу у открытого окна. Где-то далеко, возможно у Вонги, горят яркие костры, и мне кажется, что я слышу треск пылающего дерева. Луна то скрывается, то появляется из-за облаков. В деревне, несмотря на поздний час, слышны голоса. Сегодня суббота, а через неделю – Пасха. Идет усиленная уборка, скребут и чистят. Люди неохотно покидают улицу. Вот у нашей избы остановилась группа женщин, которая засиделась у хозяев. Они охвачены обаянием весеннего вечера, тихо перекидываются словами.

Набухают почки. Лощины и овраги через край полны водой, реке тесно в ее берегах, вода переливается и пенится, воздух насыщен опьяняющим ароматом. Во всем чувствуется порыв к завтрашнему, будущему. Прошлое забывается, безжалостно стираются его последние следы. Но есть в моем сердце уголок, недоступный очарованию наступающей весны, уголок, полный грусти о прошлом, дум о несбывшихся мечтах, об обманутых грезах. Я грущу не о своих собственных мечтах, не моя весна меня обманула. “Есть у меня милая, и все мое стремление – к ней”. Не о себе я пишу, но о других, вернее, о другой, о своей матери. Почему ее жизнь была безжалостно разбита? И разве можно быть спокойным и отдаваться чарам весны, когда сознание говорит, что жизни тысяч, миллионов существ гибнут точно так же без воздуха и света, не изведав счастья.

А красавица-ночь торжественно пролетает над миром.

8/IV. У нас в избе сегодня идет побелка печей и мытье полов. Все свои вещи я проветрил, почистил, перетряхнул. Матрац набил свежей соломой. Вторые оконные раны вынуты, стоят теплые дни. Против нашей избы льда на реке уже нет. Вчера кое-кто пробовал кататься на лодке. Почта не приходит.

Помнишь жену ссыльного, которая устраивала елку для ребят деревни. В этой семье творится нечто ужасное. Уже давно она собирается бросить своего мужа, но он отказывается выдать ей паспорт, грозит силой. Недавно она покушалась отравиться. Мужа своего считает маньяком. Она твердо решила уехать с первым пароходом. Ей два раза присылали деньги на отъезд, но он присваивал эти деньги.

9/IV. Река у города совершенно очистилась, но лед задержался в верховье, и без напора большой воды он не пойдет. Вода прибывает медленно.

Сегодня после обеда я вернулся вдвоем с Асей. Она предложила мне покататься на лодке. Я, конечно, согласился – и мы поехали – я на веслах, она на руле. Я был без пальто, но мне нисколько не было холодно. Посредине реки, порядочно разлившейся, мы попали в полосу мелкого льда. Вокруг нас лед звенел, как хрусталь. Казалось, что звон исходил от каких-то живых существ, ведших беседу на своем звучном языке.

Когда я выразил сожаление, что в прошлом году весна и лето прошли вдали от реки, она рассмеялась:

– Да ведь все лето еще впереди. Успеете наглядеться!

С языка моего готово было сорваться:

–Ах, Ася, ведь радость наша лишь наполовину, когда видишь все это только одной парой глаз, хотя бы эти глаза были вооружены очками.

Но я смолчал.

Занятия мои продвигаются вперед, но новая “беда” угрожает мне: на улице шумят ватаги детишек, иногда взрослые ссыльные подымают шум и возню.

10/IV. Пишу письмо у раскрытого окна, а за окном ледоход, да еще какой! Утром лед шел сплошной массой, к полудню поредел, а к вечеру снова густой полосой. Сидел с Алексеевым на берегу и, глядя на лед, вспомнил твои стихи:

Плывет, растет, поет река

и, угадав стремленье в ней

быть шире, глубже и полней,

сорвать мосты, залить луга,

ей покорялись берега.

О, если б мы в конце зимы

Могли поплыть, как лед плывет,

И гнет тоски в душе прорвав,

Отдаться воле вольных вод.

11/IV. Утро. Солнце заливает ярким светом комнату. На реке возня. Десяток лодок шныряет между льдинами. Издали люди на своих вертких лодках кажутся ловкими охотниками. Шорин принимает в этом самое деятельное участие, помогая своему домохозяину. Вчера утром еще до ледохода Алексеев, Шорин, Маруся и Марта отправились в лодке на другой берег. Заплыли они очень далеко, не заметили начало ледохода, а когда спохватились, было уже поздно. Сперва они попытались пробиться между льдинами, но скоро выбились из сил и решили пристать к мысу. На их счастье ледоход на время ослабел, иначе пришлось бы им остаться на острове, пока лед не пройдет, что иногда продолжается несколько дней. Вечером, когда снова начался сильный ледоход, Шорин опять чуть не попал в беду. Всей их группе оставили лодку, и у них одно только дело – возня с нею.

14/IV. Приехала твоя саратовская знакомая с мужем. После приезда ее в Архангельск, муж выехал туда из Усть-Цыльмы с разрешения губернатора для венчания. Будучи в Архангельске он стал жертвой каких-то подозрений. На этом основании его два раза арестовывали и, наконец, в разгар распутицы предложили немедленно выехать из Архангельска по месту надзора, т.е. в Усть-Цыльму. Ехать было очень трудно, лишь на четвертый день они добрались до Вонги и там застряли на три дня. На седьмой день им удалось перебраться из Вонги в Пинегу. Здесь они решили переждать конца распутицы.

Случайно я встретился с ними на улице, когда они въезжали в город. Они узнали во мне твоего мужа, а, следовательно, человека, имеющего отношение к Русе, которую они помнят и очень уважают (Руся – Раиса Осиповна Губер-Гриц – сестра моей матери, см. о ней очерк «Руся». – В.К.). Помог им устроиться с жильем. Они ежедневно посещают меня, иногда засиживаются до поздней ночи. С ними часто приходят другие, ведутся обычные беседы, не имеющие ни начала, ни конца. Дело с ними осложняется совершенно неожиданным обстоятельством: у них здесь старые знакомые и однопартийцы-народники. Когда эта группа заметила, что они бывают у меня, то почему-то стали обходить их. Это глупо и непонятно. Мне очень обидно за них. Они поняли сложившиеся у нас межгрупповые отношения, возмущаются поведением своих единомышленников, но сделать шаг в сторону последних не желают. Пока круг их знакомых ограничивается мною и группой близких мне рабочих.

Сегодня ушли первые пароходы, зимовавшие здесь. С ними ушли и мои письма. Простоял на берегу до отхода парохода. День был дождливый, но сквозь тучи пробивались солнечные лучи. Было мокро, но тепло. Пошел затем к “бабушке”, которая кормит нас. Она пригласила сегодня всех столующихся на кофе.

Сейчас на улице холодно, темно, жалобно воет ветер, дребезжат стекла. Еще только десять часов вечера, но я рано лягу в постель с книжкой, буду перечитывать “Героя нашего времени”.

15/IV. Маруся созвала нас к себе на чашку кофе. Угостила куличом и пасхой. Сидели часа три. Было нас немного – пять-шесть человек. Время провели весело, много хохотали; едва я вернулся домой, как зашли ко мне после лодочной прогулки новые товарищи. Они сильно продрогли. Угостил их чаем. Они уже сошлись со своими единомышленниками, чему я очень рад.

Однако дни уходят, и я чувствую, что проматываю дорогое время. А учиться хочется “совершенно безззумно”, как ты говаривала. До прихода почты остается два дня.

18/IV. Наконец пришла долгожданная почта. Пароход прибыл в обеденное время, а почту роздали к вечеру. Получилась масса газет и журналов, на которые я прежде всего набросился. Вообрази, какой вихрь впечатлений, фактов и мыслей налетел на меня! Прибавь к этому полученные письма. С какого же конца начать распутывать весь клубок дел и делишек.

Последние дни стояла свирепая погода: дул порывистый северный ветер, падал снег, казалось, вернулась к нам зима. Одна только река напоминала об окончательно наступившей весне, но как она гудела, как волновалась и какой темный зеленый цвет она имела! Сегодня погода несколько улучшилась, стих ветер. Воспользовавшись затишьем, я направился бегом в город за месячной получкой.

Весь последний месяц я редко сидел за “Капиталом”, но зато, усидчиво читая Меринга, я успел закончить 2-ой том.

22/IV. Закончил чтение газет. Вчера вечером с товарищами пошел на почту, так как пришел пароход, но писем и газет привез он немного. Пока разбирали почту, пришлось коротать время с приезжим товарищем. Склонность к болтовне не мешает ему быть славным и честным человеком. Вернулся домой поздно.

Сегодня утром проснулся рано. После уборки комнаты сел за чтение интересной статьи о банках и торговле в новой книжке “Северных записок”. Но мысли мои текли совсем в другом направлении. Дело в том, что я взялся выполнить одну работу. И как это бывает со мной в таких случаях, я думаю об избранном непрерывно и за книгой, и на прогулке. После обеда завернул в аптекарский магазин, где я нередко слушаю граммофонную музыку. Застал там одного Патенкова. Прослушал “Похоронный марш” Шопена, еще кое-что и направился домой. Только сел читать, пришел Алексеев, с которым мы занялись делом. Принесли почту.

23/IV. Вечер. Небо чистое, река синяя. За окном шумит пароход, который перетаскивает плоты. Пришла почта. Писем нет, и мне грустно. Сегодня проснулся поздно, около 9 часов. Давно такого срама со мной не было. Занимался вяло, но все-таки досидел до 2-х часов. Со мной бывает часто так, что сидишь за книгой только по приказанию воли. После обеда немного гулял, потом пошел на урок.

25/IV. День солнечный. Река спокойна, лежит, как стекло. Быстро мелеет. Вчера выпустили на свободу из-за распутицы на Печоре четырех товарищей. Я их еще не видел.

Третьего дня я, к своему ужасу, убедился, что брюки мои треснули в таком месте, что не всякому дашь в починку. Ночью я вооружился иглой и нитками и починил на славу, заодно предупредил дыру на коленях. Конечно, на месте будущей дыры на коленях зловеще чернеют пятна от ниток. Уж ниток я не пожалел.

26/IV. Всю последнюю неделю чувствую себя отвратительно. Болезни нет, конечно, никакой, а голова как-то странно шумит, быстро устаю, и непонятная грусть теснит душу…

Вчера, когда я пришел домой с урока, прочитал газеты, умылся, зашел ко мне неожиданно сосед. Я почувствовал сразу, что дело совсем не в том внешнем поводе, который он привел для объяснения своего прихода. Перед этим он долго сидел на скамеечке и глядел на реку. Я обрадовался его приходу. Разговорились. Говорили о весне здесь и о весне на Урале. Полчаса, проведенные за этой беседой, согрели и меня немного…

Весь вечер прошел в одной скучной, но нужной беседе.

28/IV. День солнечный, но по небу плывут облака, то и дело скрывая солнце. На дворе полно звуков: мычат коровы, громко спорят крестьяне, плачут дети, кукарекают петухи, лают собаки…

Достал долгожданный роман Реймонта “Мужики”. Вчера провел весь вечер в обществе Шорина. Он пришел ко мне посидеть, но мы с ним пошли по направлению к Кулогорам. Вернувшись обратно, просидели до полуночи на “лавочке” у нашего дома. Много интересного рассказал он мне из своей жизни. Я слушал его и радовался: как много внимания к другим и притом деликатного – в этом человеке!

Вечер. Сейчас 10 часов. После обеда меня посетили дети Петренко. Катал их в лодке, гуляли на берегу. Катя взяла у меня бумаги для письма к тебе, а Дёма собирается нарисовать специально для тебя. Хорошие, славные дети. Ежедневно, когда иду обедать, Катя и Дёма, завидев меня, летят на всех парусах мне навстречу.

30/IV. Вечером пароходом приехали из Архангельска Н.Н. и Ф.Ф. Пробудут четыре дня. Только успели сойти с парохода, как стали искать желающих пойти на дальнюю Сотку. Около часа ночи, когда уже начался рассвет, она [Нина Николаевна] прибежала ко мне. Поговорили около часу, пошел ее провожать. Совсем рассвело. Воздух холодный, но ясный, кричали петухи. Проснулся поздно, но когда выглянул в окно, ахнул: все, за исключением реки, покрыто снегом. Сейчас показалось солнце, снег растаял, река блестит искорками.

1/V. Сегодня собрались на ближнюю Сотку, но прогулка не удалась. Отвратительная погода: покажется солнце, но вдруг налетит снежная буря, становится очень холодно. Такая погода стоит около недели. Во время прогулки потеряли друг друга: у одних был хлеб, чай и чайники, а другим пришлось довольствоваться одним маслом (без хлеба!) и сахаром. Я долго бродил и карабкался по скалистым берегам Сотки.

3/V. Поздно ночью, когда я уже лежал в постели, пришли Нина Николаевна Н. и Федор Федорович Ц. Я оделся наскоро и впустил их. Сидели втроем до 3-х часов ночи. Всех нас – и меня и их – глубоко взволновала беседа. От меня они вернулись на пароход.

4/V. Погода сегодня немного получше. Поля окутаны дымом – жгут навоз. Настроение какое-то подавленное. Мне грустно… Как страстно я желаю, чтобы меня оставили в покое, совершенно одного со своими думами и своей грустью. Читаю стихи по памяти. Вечером долго не зажигал лампы, ходил из угла в угол.

5/V. Подвел некоторые итоги и очень огорчился. Начиная с 16/III, т.е. за 50 дней я задолжал 9 руб. 60 коп. Сейчас у меня имеется наличными 6 руб. 90 коп. Из них после уплаты за обед (за квартиру и молоко я уплатил) у меня останется около 4 рублей. Из них я смогу погасить часть долга. Если я буду продолжать в будущем такую “широкую” жизнь, мне ежемесячно надо будет прибавить к кормовым 8-10 рублей. Тебе это не по силам. Придется сократить свои расходы. Правда, в прошедшем месяце у меня были исключительные расходы: починка обуви, подарки детям, пожертвования газете и другие. Не можешь ли ты посылать 7 рублей? Не тяжело ли тебе? Во всяком случае, я прошу помочь мне только в тех пределах, которые я указываю.

Вечером был в бане, вымылся на славу. Вчера была такая буря, что стекла дрожали.

6/V. Вчера, когда я шел обедать, меня встретили дети Петренко и передали письмо для тебя. После обеда прилег, так как чувствовал себя худо. Около 7 часов вечера пришел Алексеев, поговорил с ним о формах заработной платы, разъяснил ему понятия интенсивности и производительности труда. Он хорошо работает. После его ухода читал до полуночи.

Не могу примириться со своим горем. При тебе было легче: то утешишь, то развлечешь. А теперь я один. Не подумай только, что я делаюсь нытиком. Я только человек – и ничто мне не чуждо.

12/V. Вчера мы с Алексеевым поехали удить рыбу. Удили часа два. Рыба клевала. Но вернулись без всякого улова. До поздней ночи читал только что полученную книжку журнала “Заветы”. Проснулся рано. Ветер. Река волнуется. Слышен шум прибоя.

Забыл сказать, что вчера долгое время ходил взад и вперед по комнате и завывал, т.е. пел любимые песни. Когда надоело петь, взялся проверять твои стихи со стороны рифмы, ритма и цезуры. Проверил всего три стихотворения.

Вода подымается, коров выпустили на луга, поля уже распаханы, копают огороды. Все, за исключением полей, зеленеет нежным зеленым бархатом…

14/V. Несколько времени тому назад Шорин пожаловался, что у него плохо идет с чтением Бауэра. Я предложил ему свою помощь, но обставил несколькими условиями. Он принял их, но, не приступив еще к чтению, тотчас же нарушил. Я отказался.

Вчера он пришел и стал очень горячо упрашивать. Я снова согласился. Вчера мне пришлось подготовиться к главе, совместное чтение которой мы назначили на сегодня. Но он ушел на Сотку, о чем известил меня с виноватым видом. Неугомонный человек! За сегодняшний прогул ничего ему не скажу. Посмотрю, что будет дальше.

Принесли почту: письмо от тебя, повестку на 8 рублей, письмо от Михаила из Казани. К этому газеты. Всем этим я крайне взволнован.

Вечером уступил настоянию товарищей и поехал кататься на лодке. Все время не угасало на небе зарево. Кроме меня в лодке были Сондак, Екатерина Зиновьевна, один товарищ из Казани. Катались до часу ночи. На реке было тихо. Молчание белой северной ночи нарушал только ревизорский гимназист, стрелявший из ружья. Он делается опасным для окружающих. Целый день он рыскает с ружьем по деревне и постреливает. На днях дробь ударила по моим стеклам.

Сегодня, одевшись, первым делом поспешил на почту получать деньги.

18/V. 10 часов ночи. Светло, как днем. Пришел из бани. На столе шумит самовар. Письмо от брата. Он вспоминает нашу мать. Сердце мое полно тоски. Глаза застилают слезы, они мешают писать, но – бог мой! – как я хочу писать! Я вижу ее разной, но всегда деятельной, озабоченной, любящей. Силой любви я воскрешаю ее в своей памяти. Она живет и будет жить, пока бьется мое сердце…

Все эти дни я исправно садился за “Капитал”, но ничего не выходило, кроме терзаний. Мысль моя незаметно убегает от книг. Я составил себе список книг, которые я должен прочитать в оставшиеся 6 ½ мес. Если мне вышлют Гильфердинга, я его обязательно проштудирую в оставшееся время.

День сегодня хороший, но дует сильный порывистый ветер.

20/V. Вчера утром писал письмо, часов в 12 взялся за книгу, но пришел Шорин и мы сели за Бауэра. Прочитываем вместе по 10 страниц в день. Читается книга с большим интересом. Но вчера, как только мы сели за чтение, нагрянули будто бы по делу Сондак, Алексеев, новый товарищ. Разговорились. Новый товарищ рассказывал много интересного. С Шориным чтение не удалось. В 2 часа пошел обедать, после обеда Сондак пригласил нас на кофе, к которому он приготовил настоящий (!) торт! В 4-м часу они все пошли в лес. Я отказался. Когда я подошел к своему дому, на берегу собиралась другая “фракция” (гуляют по “фракциям”): Засыпкин, Канунников и другие. Эти отправлялись на лодке на Сметаницу. Из всех ссыльных, кажется, я один остался дома. Впрочем, когда я сел читать, я видел, что на берегу ходил со скучающим видом Деденко: жена его уехала с компанией в лодке.

Читал я сперва о бюджетных прениях в Государственной Думе. После того взялся за присланную тобой брошюру по страхованию.

Меня только что прервали. Молодая хозяйка принесла мне горшки для посадки цветов. Шорину прислали рассаду из Архангельска, а он поделился со мной. Провозился целый час. Посадил резеду, табак, астры и другие цветы.

21/V. Сейчас 9 ½ часов утра. Погода чудесная. Дует легкий ветерок. На реке ни одной морщинки, на небе легкие облачка. Мимо то и дело проплывают плоты, на которых чернеют фигуры людей. Вчера перед обедом ко мне пришли дети Петренко. Мы с Шориным покатали их под парусом, но поднявшийся ветер с дождем помешали катанию. Дети ожидают от тебя ответа на свои письма, особенно Катя. Она долго смотрела на твою карточку и, наконец, со вздохом сказала:

– Как бы я хотела увидеть Елену Осиповну!

Она теперь одета в матросский костюм – такое чудесное дитя!

Саня перешла в четвертый класс. После обеда пошел навестить приезжего товарища (Урицкого) (М.С.Урицкий – известный политический деятель, большевик. – В.К.). Он живит в комнате Хрусталевой. Сидели долго за чаем. Жалуется на скуку. Жаль его! Ему около сорока лет, он очень подвижный, по-юношески живой и общительный человек.

В одиннадцать часов ночи вышел после работы на берег. Вечерняя заря еще не угасла. Река совершенно спокойна и, как зеркало, отражала окрашенные румянцем облака. Ясно и тихо: небо вверху, над головой, и внизу, под ногами. По берегу бродила корова, по временам мычала. Она просилась к стаду, которое паслось на лугу, на острове. С Вонги доносилось шлепанье пароходных колес, легкий ветерок изредка доносил крики плотовщиков, гнавших плоты где-то повыше, около Кулогор.

На другом берегу ссыльные разложили большой костер. Слышны были треск и тихое грустное пение… Жалобно пел тенор (Деденко), а ему вторил баритон (Засыпкин). Я долго гулял по берегу. Думал о том, что тебе нужно учиться. Непременно. Я перебирал в голове много планов и остановился на одном, который даже мне, закоренелому скептику, показался вполне реальным.

23/V. Третьего дня засиделся с Урицким до трех часов ночи. После бессонной ночи чувствовал себя отвратительно. Весь день ходил я полусонный, но прилечь не хотелось, чтобы без особой нужды не делать того, что мне неприятно. Утро провел за работой: зашивал ватное пальто в простыню. Сделал я все так, как ты предписала, но повесить зашитое пальто на гвоздь не удается, потому что простыня рвется.

Вчера на почте видел твое письмо – “Сане, Кате и Дёме”. Сегодня праздник, и дети будут у меня. Навожу справки о программах и условиях поступления в Университет им. Шанявского и в Психоневрологический институт в Питере. К сожалению, в том и в другом политическая экономия поставлена не важно и, во-вторых, за право слушания лекций установлена плата в сто рублей. А где взять эти деньги? Я много думаю о создании условий для продолжения твоего образования. Уверен, что вместе мы добьемся чего-нибудь хорошего.

Наша последняя новость: лавочник Оганесов объявил себя банкротом и скрылся. Торгует его брат. Задолжал Оганесов немного, но именно этого не могут ему простить обыватели.

25/V. Дети Петренко принесли мне твои письма. Они взбудоражены, а Саня украдкой читает и читает твое письмо. В день их прихода был праздник Вознесения, в деревне нашей было “скопище”.

Ночи совершенно светлые, только по краям неба быстро неслись к северу темные тучи и слабо блестели отражения скрытой тучами зарницы. Вчера часов в десять вечера пришел ко мне Урицкий, и мы беседовали с ним опять до трех часов ночи.

Сегодня проснулся с трудом в девять часов утра. Читали с Шориным Бауэра. Книга вводит в сущность национального вопроса. Вечером в сумерках ходил взад и вперед по комнате. Мне казалось, что ты незримо вошла в комнату и слушаешь…

Нет тебя, но остались со мною

Безвозвратно ушедшие дни.

………………………………………….

Я одна… Но тебя, дорогой мой,

Но тебя я к себе не зову.

И как прежде, как прежде с тобою

Вся в тебе и тобой я живу…

27/V. День сегодня пасмурный. Вчера наша компания со всей семьей Петренко поехала на остров. Я остался дома, сославшись на погоду. Немного спустя я из окна видел, что наши путешественники возвращались обратно под проливным дождем, сопровождаемым холодным ветром.

После обеда занимался до одиннадцати часов ночи. На дворе было холодно, слякотно. По небу бродили серые грязные тучи. Я вышел прогуляться. По дороге завернул к Шорину. Пели с ним еврейские песни. Вернувшись домой, читал при свете лампы роман. При чтении некоторых страниц было жутко. Казалось, волосы на голове шевелятся, но оторваться от чтения книги не мог.

28/V. Посла обеда зашел в Народный дом, где заседает выездная сессия окружного суда. Меня заинтересовало одно дело из жизни уголовных ссыльных в Карповой Горе. Заключается оно в церковной краже и убийстве своего товарища, тоже ссыльного. На суде вырисовалась картина жизни кошмарная, пьяная, воровская, развратная, сочетание морального одичания и крайней распущенности. Я следил внимательно за всеми перипетиями дела. Иногда меня возмущала близорукость судей, но вообще должен признать, что обряд суда в этих местах значительно проще и нет той холодной чинности застегнутого на все пуговицы обращения с преступниками, которые царят в наших местах. Суд здесь ближе, понятнее местному населению, представленному в лице присяжных заседателей (почти сплошь крестьян), свидетелей, слушателей (в громадном большинстве тоже крестьян).

При этом я ничего не говорю о существе этого влияния, не оцениваю его с нашей социалистической точки зрения. Но надо признать: поскольку буржуазное государство нуждается, как в предпосылке, в общности известных понятий, в том числе правовых, постольку суд присяжных, наряду со школой, воинской повинностью, газетами и т.д., в своей области, несомненно, творит общую национальную культуру, постольку он преодолевает пережитки феодализма, патриархальщины, партикуляризма.

Совершенно очевидно, что правые партии, борясь против суда присяжных, против народного образования и гласности, защищают привилегии класса, условия господства которого отмерли и никогда не воскреснут.

На суде я устал, сквозняки продули мне голову. Вернувшись домой, напился чаю и улегся спать.

Сюда на время прислали книгу Тугана “К лучшему будущему”, состоящую из статей, уже напечатанных в разное время. Не все я читал, и мне хочется прочесть его статьи по экономическим и общественно-политическим вопросам.

Патенков и Деденко получили применение амнистии по манифесту (связанному с 300-летием династии Романовых. – В.К.). Не насмешка ли? Патенкову остается несколько дней до освобождения, а Деденко получил здесь место в 50-60 рублей, и те 10 рублей, которые он получал от казны как ссыльный, были для него подспорьем.

Льет проливной холодный дождь.

Получаешь ли профессиональные журналы? В последнем номере “Новостей печатного дела” напечатан большой остроумный фельетон Ивана Николаевича (И.Н. Дементьев-Кубиков – рабочий-печатник, социал-демократ, меньшевик, впоследствии известный литературовед. – В.К.) под названием “Журнал типографских обывателей”.